25 октября в ТЮЗе состоялась премьера спектакля «Софокл. Эдип, тиран», поставленного ненадолго заехавшим в наши края режиссером Маттиасом Лангхоффом. Saratov.ru выяснил, почему древнегреческие персонажи носят галстуки, как почувствовать себя Эдипом и чем грозит равнодушие.

Уж сколько раз твердили миру театралы, что не падет лицедейское искусство под натиском современных технологий. Замыленная фраза героя меньшовской ленты «Москва слезам не верит» Родиона Рачкова и здесь придется ко двору. Киношный пионер советского телевидения на протяжении всей свой жизни утверждал, что в ближайшем будущем не будет «ни газет, ни книг, ни кино, ни театров, а будет одно сплошное телевидение». С момента выхода фильма прошло больше 30 лет, а слова его так и не стали пророческими. Достать билеты на премьеру спектакля «Софокл. Эдип, тиран» оказалось так же сложно, как в свое время на картины Тарковского. И не видать бы нам прекрасной постановки Маттиаса Лангхоффа, как улыбки Аида, если бы не счастливая случайность у кассы ТЮЗа, где нам сказали, что все билеты давно распроданы: один из зрителей в последний момент решил сдать свой билет. Он многое потерял.

«Софокл. Эдип, тиран» - совместная работа замечательного театрального режиссера Маттиаса Лангхоффа и его близкого друга драматурга Хайнера Мюллера, перекроившего на новый лад даже не оригинальный текст трагедии Софокла, а ее адаптированную Фридрихом Гёльдерлином версию. На выходе получилась эдакая смесь знакомого старого и привнесенного нового: фиванский царь, разгуливающий по сцене в черных брюках и белой рубашке, рассуждает о коринфских корнях; Иокаста, только что рассказывавшая о предсказаниях Аполлона, смотрит телевизор; вестник с истмийских земель, разыскивающий «царственный чертог», угощает жену Эдипа апельсинами из авоськи. Аккуратные намеки на наше время здесь выражаются не только в прямолинейной внешней атрибутике вроде нарядов героев и окружающих предметов. Так, хор фиванских старцев в спектакле перевоплощается в дворовую шпану с гитарами, чьи вопрошания к Зевсу настолько мелодичны, что вполне могли бы вписаться в репертуар какой-нибудь «Арии». Все это сокращает дистанцию между нынешним зрителем и софокловскими героями как минимум вдвое.

Режиссерские фишки сыпятся на опешившего зрителя как из рога изобилия. Лагхофф не просто взаимодействует со зрителем, он буквально вьет из него веревки, без спроса вовлекая в ход спектакля, при этом не требуя ничего, кроме внимания. Для затравки – эффект присутствия: и Креонт, возвращающийся с вестью из Дельфов, и коринфский вестник выходят на сцену из зала, и хочешь не хочешь почувствуешь себя зазевавшимся на улице Фив греком, ставшим случайным свидетелем происходящего. На десерт – удачная попытка режиссера втиснуть зрителя в шкуру Эдипа, только что прозревшего и тут же ослепшего. Во всем зале выключается свет, и в кромешной тьме слышен пронзительный монолог царя, от которого уже не могут отвлечь ни движения на сцене, ни посторонние звуки.

Макет к спектаклю "Софокл. Эдип, тиран"

Тьма тьмою, а удерживать внимание зрителя и уверенно играть древнегреческую классику у актерского состава отменно получается и при включенном свете. Эдип в исполнении Руслана Дивлятшина так искренен, что сопереживать ему получается само собой даже тогда, когда он приятным вкрадчивым голосом рассказывает, как вслед за Лаием ему «пришлось» перебить всех остальных его спутников. Колоритный седовласый пастух с красивым басом, которого играет Владимир Конев, показывает чудеса преображения, когда сначала по-старчески перебирает ногами, подгоняемый человеком с ружьем сзади, а затем, потеряв терпение, ловким движением откидывает оруженосца далеко в угол. И, вне всякого сомнения, одним из лучших исполнителей в этой постановке показал себя Алексей Чернышёв, играющий Тиресия. То, с каким надрывом он «переговаривается» с птицами, диктующими ему будущее и гадящими на него, то, как жалость и ярость переплетаются, когда он отвечает Эдипу, то, как блестяще актер может проживать роль, нужно видеть своими глазами. Будущее изрекается провидцем так, что зритель остается в напряжении, даже если трижды знает исход.

Вообще, неминуемость трагической развязки очевидна с первых сцен – по разрухе в городе и в головах жителей. Колонны уже развалены, мраморный трон, как символ могучей власти, уже расколот, ямы для погибших от чумы уже не закапываются, а прислужница в середине спектакля уже читает детям отрывок из учебника так, как читают только молитвы. Причиной «кровавой зыби» здесь, кажется, стало не столько нахождение убийцы Лаия на свободе, сколько общая развращенность и, в особенности, тотальное пугающее равнодушие фивян. Равнодушие, с которым Иокаста рассказывает молодому мужу, как был убит ее ребенок. Равнодушие, с которым тело только что умершего прямо на сцене героя сносят в могилу. Равнодушие, с которым старик по-хозяйски чистит кусок брезента, в который недавно был завернут труп. И все атрибуты современности в спектакле – кондиционер, сигареты, гигиенические маски, автоматизированный опрыскиватель – доступно показывают, что современных людей только квартирный вопрос немного испортил, а так – они все те же, и причины нынешних бед все в том же. И нечего на зеркало пенять.

Спектакль получился сильным, цепляющим, оставляющим долгое послевкусие. Но режиссер, мастерски дергая зрителя за веревочки и заставляя его чувствовать по ходу пьесы то, что и должно по замыслу автора, делает важную ремарку: это всего лишь отрывок, один эпизод из истории, которая идет дальше, невзирая на сделанные или несделанные людьми выводы. И Эдип еще не покинул дворец, а прислужница уже стирает простынь, орошенную кровью царя. Король умер, да здравствует король.

Шарль Франсуа Жалабер, "Эдип и Антигона", 1842 г.